Иногда пули — как снег на голову - Страница 44

– Тебя как звать, офицер?

– Старший лейтенант Арзамасцев, спецназ ГРУ. Желаешь запомнить, кому будешь мстить? Не надейся. Не получится. Мне уже несколько раз пытались отомстить, и для всех это плохо кончилось. А тебе вообще, думаю, даже малейшей возможности для этого не представится. Эх, жизнь твоя – поганка…

– Нет. Месть меня мало интересует. Я к адату равнодушен. Хотел к тебе с просьбой обратиться. Не возражаешь?

– Попробуй.

– Моя фамилия Фикретов. Может быть, слышал?

– Слышал.

– И я слышал, – добавил второй офицер, который вместо шлема носил «краповый» берет. – Уголовник. Таких следует «закрывать» на всю оставшуюся жизнь. Желательно сразу в могиле. Похоже, так крепко и «закроют», судя по твоим, так сказать, «подвигам». И давно было бы пора, только ты, как крыса, при появлении людей всегда прятался, потому до сих пор и бегал на свободе.

– Не успеют меня «закрыть», – усмехнулся Фикретов.

– Сбежишь?

– Нет. Просто до приговора не доживу. Я знаю, что меня ждет.

– В моей практике был случай, – сказал старший лейтенант, – когда пойманный бандит здоровьем матери клялся, что у него последняя стадия рака, и просил разрешения в село наведаться, с родными проститься, потому что до суда он не доживет. Под его честное слово. Уверенно говорил, словно не сомневался, что ему поверят. Естественно, его не пустили, потому что чести за ним не числилось. А потом врач в лазарете СИЗО сказал, что никакого рака у парня в помине нет и никогда не было…

– Я клясться ничем не буду, тем более здоровьем матери, которая давно умерла, – с достоинством произнес Чамутдин Шамилиевич. – Я вообще никогда не клянусь. Я просто даю слово, и этого бывает достаточно. Такая у меня дурная привычка – слово не нарушать.

Он говорил так, что ему трудно было не поверить. Офицеров спецназа это, однако, не пронимало. Они привыкли на свое мнение и на свой опыт опираться.

– А почему она «дурная»? – зевнув, поинтересовался «краповый» офицер.

– Потому что из-за этого много раз сам страдал. Но привычке своей не изменял.

– Верю, – кивнул офицер спецназа ГРУ. – Мне и среди бандитов встречались порядочные люди. Только у них понятие порядочности собственное.

– Порядочность может быть только одна, – возразил Фикретов.

– Если у каждого может быть своя правда, почему же у каждого не может быть своей порядочности? Не понимаю… – не согласился Арзамасцев.

– Насчет правды – я соглашусь. Но над правдой всегда существует истина, которая может быть всегда только неизменной, поскольку сходит к нам с небес. И порядочность сродни не правде, а именно истине. Или она есть, или ее нет. Другого не бывает.

– Это все имеет слишком малое отношение к происходящему сегодня, чтобы тратить время на подобные размышления, – уже почти сердито произнес старший лейтенант, кажется, не ожидавший от вчерашнего уголовника, ставшего бандитским эмиром, достаточно грамотной речи и потому не готовый вести такой разговор. – Но я так и не услышал твою просьбу.

– Просьба моя проста. Я специально носил на поясе гранату, чтобы не быть арестованным. Мне нельзя быть арестованным. Мне нельзя попадать ни в СИЗО, ни на «зону». Слишком серьезные люди имеют ко мне претензии. Я знаю, что в ваших глазах я отъявленный преступник. Но я никогда не был подлецом и никогда не был садистом, никогда никого не мучил. Убивал – да, с этим согласен. Грабил, да, и это за мной есть. Но никогда не издевался над людьми, не наслаждался чужими мучениями. И потому я прошу тебя, старший лейтенант, проявить ко мне снисходительность и дать мне возможность умереть, как я давал эту возможность другим.

– Ты хочешь, чтобы я вернул тебе гранату?

– Да.

– И ты обязательно взорвешь и себя, и нас… Миленькое, между прочим, дельце! И оно мне не слишком нравится.

Фикретов скривился, не понимая, почему ему не доверяют. Он к такому не привык.

– Я не буду матерью клясться, я просто говорю, что сорву кольцо, отпущу рычаг и сам на гранату лягу.

– Легкой смерти хочешь, эмир… – с откровенно неприязненной насмешкой сказал вдруг лейтенант Варсонофьев. – А отвечать за свои дела не желаешь? Многим хотелось бы так закончить свою жизнь, чтобы не отвечать перед судом…

– Я не доживу до суда, я уже говорил вам.

Старший лейтенант спецназа ГРУ пожелал разрешить ситуацию по-своему:

– Короче, так, эмир. Я тебе задаю сейчас вопросы, если ты мне на них отвечаешь, я обещаю тебе, что ты будешь убит при попытке к бегству. Это для тебя приемлемый вариант?

– Более или менее приемлемый. Спрашивай.

– Сколько людей осталось у Хафизова?

– Ты хочешь сделать из меня предателя? Но предатель обычно предает своих, чтобы спасти свою жизнь. Я спасти жизнь не желаю, даже наоборот. Видишь разницу? И предателем я никогда не был.

– Вижу разницу. Жизнь для тебя ценности не имеет. Ни своя, ни чужая. Но ты, как сам говоришь, не хочешь попасть в СИЗО, чтобы спасти, как я понимаю, свою честь. Я имею представление о внутриуголовных законах и отношениях между заключенными и потому могу себе представить, что тебя ожидает, если на тебя имеют зуб серьезные люди. И перед тобой стоит выбор – спасти жизнь или спасти честь. Здесь каждый может выбирать по своему усмотрению. Будешь отвечать на мои вопросы, если не спасешь, то хотя бы продлишь жизнь на какое-то время. Может быть, даже на десяток минут, хотя, скорее всего, не больше чем на пару. Если, конечно, сам пожелаешь. Пока ты желаешь другого. Ты желаешь только честь спасти. Отвечая на вопросы, ты честь спасешь? Перед другими – да. А сам уж со своей честью разбирайся в своей голове и в своем сознании. Это я могу тебе обещать – предоставлю такую возможность и никому не скажу, что ты сообщил. Даже в рапорте не отмечу. Не будешь отвечать, потеряешь и жизнь, и честь. Не сразу, может быть, чуть позже – жизнь все равно потеряешь. Это не я говорю, это ты сам утверждаешь. Итак, решать тебе…